Фома был гномом обстоятельным, в артели его почитали за искусную охоту и, главное, за трудолюбие: добытчик он был нешуточный, на его взносы в артель куча дармоедов кормилась. Но уж льгот - сколько было по уставу надавали: лучшее оружие, снаряжение, - это Фоме!
Семейный бютжет тоже в полном порядке: мужик он был не жадный, но по-хозяйски прижимистый.
Однако, был один пунктик. Долгое время не получалось им с женой детей завести. Если в компании гномы начинали своих отпрысков расхваливать или, наоборот, ворчать на "не ту нынче молодёжь", он мрачнел, старался ни на кого не глядеть и пододвигался ближе к выходу.
Гномы это знали и в его присутствии старались о своих чадах особо не распростронятьcя.
А тут и случилось долгожданное, сын!
Фома гоголем ходил и стал проявлять к себе какую-то странную бережливость. На охоте осторожен стал, никакого риска, всё расчетливо, точно, безукоризненно. При этом добычливость его только увеличилась. В нём проснулись ждавшие своего часа глубинные и мощные чувства отцовства, инстинкты охрны потомсва, данные нам нашими пращурами.
Однажды гулял он с сыном на руках, а прохожий гном, обходяего со спины, случайно задел его полой своего кафтана.
Фома вздрогнул, сжался весь, сынишку к груди прижал, аж пот на висках проступил.
Гном даже опешил:
- Ты чего, Фома???
А тот расслабился и как давай хохотать:
- Не поверишь! Ты меня всего-то чуть задел, а у меня по шее мурашки пошли. Это что ж получается? Типа шерсть на загривке дыбом встала!

* * *
Как они с женой мальчишку назвали - никто толком и не знал, Фомич - и всё тут!
Сына он ростил старательно, с упоением. В отличии от многих других, - какой там пороть! - пальцем сына не трогал! Наказывал крайне редко, и то строгим выговором. Видно, умел. Для мальчишки грозное слово отца хуже любой порки было.
Когда парень подрос, стал его на охоту с собой брать.
Вот тут-то всё и началось.
С охоты мальчонка приходил насупленный, молчаливый, впечатлениями ни с кем не делился, на расспросы отвечал неохотно.
Фома сколько ни бился, а никак не мог разжечь в нем охотничий азарт.
Зато вот чем Фомич мог часами заниматься, так это снастями и оружием. Топоры у Фомы теперь всегда были как бритва, капканы настроены, силки и сети - ни одного лишнего узелка. А потом в доме странным образом стали появляться чужие вещи: то напильник, то молоток, то клещи.
Фома забеспокоился:
- Где взял?
- Дядя Яша дал.
- Это что еще за подарки??
- Это не подарки. Я заработал!
В глазах мальчугана светилась такая уверенность в своей правоте, что Фома даже растерялся:
- ???
- Я ему в кузне прибрался и заготовки сложил.
Ну вот и всё.
Фома ссутулился, буркнул "Ладно...", отвернулся. Чтобы сын не видел. Вроде как нос зачесался. Слёзы сглотнул.
А сколько надежд! Может не всё потеряно?
Однако следующая же охота поставила точку.
Вернувшись домой (ходили на белку), Фома сложил добычу в сарайчик и пошел за инструментом - ножи для снятия шкур, расчалки, правилки.
Подойдя к открытой двери сарая своей неслышной походкой профессионального охотника он увидел сидящего на корточках сына.
Тот нежно глдил рукой убитую белочку и тихо плакал.
* * *
Кузнец Яшка в посёлке служил для всех мужиков образчиком семьянина.
Женат он был на здоровенной бабище с циклопическим бюстом и красивыми черными глазами, подернутыми таинственной поволокой.
Передвигалась она с какой-то не вяжущейся с её комплекцией грацией, источая на версту густой запах дорогущей косметики.
Работать где-либо она отказывалась наотрез, справедливо полагая, что женщина создана для поддержания огня в домашнем очаге,
что и делала, старательно взращивая целую ватагу ребятишек.
Женщина она была решительная и строгая, в посёлке её побаивались и вставать поперёк дороги не рисковали.
Яшка кузнецом был, прямо скажем, средненьким. Занимался он в основном ширпотребом, хотя иногда, особо расстаравшись,
мог сделать очень симпатичные колечки и кулончики, которые с удовольствием раскупались молодёжью.
Но главной его заботой, предметом его неусыпного труда и вожделенных мечтаний, была его знаменитая на всю округу торговая лавка.
Именно здесь, среди полок с таварами, регистроционных журналов, папок с накладными и векселями должников, он чувствовал
всю полноту жизни. Относясь к торговле как к высокому искусству, он достиг весьма значимого оборота и известности, выполняя
эту работу с артистизмом, фантазией и юмором. Поторговаться с ним, просто ради самого процесса, приезжали даже из других городов.
- Яша, ну я же твой постоянный покупатель! Сделай мне скидочку, хотя бы процентов 5!
- Ой что ви! Это же замечательная вещь! Как же я могу снизить цену? Ви хотите, чтобы я стал нищим? Я вас спрашиваю ви хотите я вас
спрашиваю? Я приду домой без денег! На меня будут смотреть мои дети и просить хлеба! Что им скажет папа? Папа им скажет: дети!
я дал скидку! А что скажет Сарочка? Нет, ви скажите что она скажет! Когда я прихожу домой без денег Сарочка очень нервничает.
Нет, я конечно прячу скалку, но она её таки находит!
Исключая подобные артистические пируэты, Яшка всегда отзывался о своей супруге с неизменной любовью и нежностью. Будучи мужиком вполне симпатичным и достаточно привлекательным для женского пола, он, тем не менее, обладал твердокаменным
имунитетом к любой форме женского обольщения.
Девицы извертелись, пытаясь добиться его благосклонности, юбки чуть на голову ни задирали. Результат был неожиданный: он наволок с ближайшей ярмарки в свою лавку целую кучу шикарного женского белья.
* * *
Поскольку искра Божия, предназначенная Создателем для кузнецов, явно пролетела мимо Яшки, появление у себя в мастерской тихого и смышлёного парнишки он воспринял как подарок судьбы.
Мастерская его, мягко говоря, чистотой и порядком не блистала. Из дырявых кранцев торчала вата, штихиля были свалены в одну коробку, под верстаками покоились напластования мусора и стружки. Во дворе, прислонённый к маленькому сартирчику, стоял сломанный голем, который он еще в прошлом году обещал кому-то починить, да так и не взялся.
Когда Фомич первый раз заглянул к нему в мастерскую, Яшка паял перстень. Наличие зрителя тут же пробудило в нем артистические наклонности, движения его стали красивыми и уверенными, выражение лица стало таинственным и строгим.
Много ли мальчишке надо?
Фомич был очарован!
Однажды Яшка оставил Фомича не надолго одного в мастерской, а когда вернулся - обомлел! Мастерская была чисто выметена, инструмент прибран. Фомич с интересом рассматривал сломанный голем.
Яшка был доволен донельзя! Понимая, что всякий труд должен быть оплачен, он покопался в инструментах в поиске награды.
Нашел было старый заезженный напильник, но вовремя сообразил, что такого на мякине не проведёшь: еще обидится,
больше не придёт. Крехтя и горестно вздыхая, достал новый, нераспечатанный, и торжественно вручил своему юному подмастерью.
Фомич зачастил к Яшке, как-то не по-детски въедливо присматривался к работе, расспрашивал, пробовал что-то сделать сам.
Яшка с удовольствием эксплуатировл пацана, поручая ему какую-нибудь простенькую работу и периодически одаривая дешевым инструментом.
А когда пришел большой заказ на бижутерию, ему стало не до подмастерья: работы не в проворот. Фомич был предоставлен самому себе и занимался чем хотел.
Как-то вечером Яшка, обалдевший от однообразной работы и напрочь забывший о существовании Фомича, вдруг услышал его голос,
доносившийся со двора:
- Дядь Яш! Иди посмотри!
Что-то в интонации мальчишки было такое, что заставило Яшку всё бросить и выскочить на улицу. Он спрыгнул с крыльца, завернул
за угол дома, посмотрел на Фомича и ахнул:
ГОЛЕМ РАБОТАЛ!